Смешенье - Страница 100

К оглавлению

100

Новые герцог и герцогиня провели первую брачную ночь под множеством одеял в карете по пути к Версалю. К Ла-Дюнетт молодожёны подъехали в самый холодный и мрачный предутренний час и по свежим следам копыт на снегу поняли, что они сегодня тут не первые визитёры. Слуги уже поднялись; у многих были заплаканные глаза. Старшая горничная отвела Элизу в сторонку и велела ей немедленно ехать в монастырь Святой Женевьевы, ибо стряслась беда. Элиза, не желая ждать приготовлений, вскочила на первую же попавшуюся лошадь – белую кобылу – и без седла доскакала до монастыря, где слышались молитвы и плач монахинь. Она вбежала в комнату Жан-Жака, уже зная, что там застанет, ибо, как всякая мать, видела это в кошмарных снах: разбитое окно, сорванные занавески, отпечатки грязных подошв на подоконнике, пустая колыбель. Одеяльце забрали, и это хоть как-то утешало, ибо значило, что маленький Жан-Жак по крайней мере не умирает от холода. В кроватке лежала записка, адресованная графине де ля Зёр: похититель ещё не знал о переменах в её жизни. Записка гласила:


Фрейлен!

Вы и Ваш бродяга забрали кое-что моё. Я – кое-что Ваше.

Л.

Замок Вольфенбюттель,
Нижняя Саксония
Декабрь 1690

Нам представляется, что сия мраморная глыба, привезённая из Генуи, была бы точно такой же, останься она на месте, ибо чувства заставляют нас судить поверхностно – однако в более глубоком смысле из-за взаимосвязанности всего сущего. Мироздание со всеми своими частями было бы совершенно иным и имело бы от начала иную форму, если бы хоть одна малость в нём произошла иначе, чем на самом деле.

Лейбниц

Церемония знакомства происходила на фоне камина столь огромного, что в нём можно было бы спалить деревню. В течение примерно получаса Николя Фатио де Дюийер и Готфрид Вильгельм Лейбниц медленно сближались, как если бы растянутая пружина влекла их друг к другу через целый зал баронов и баронесс. Когда они наконец оказались на расстоянии окрика, то перешли на французский и затеяли лёгкий разговор об эволютах и эвольвентах. Затем Лейбниц принялся объяснять новое понятие, которым забавлялся в свободные часы, – параллельные кривые. Для иллюстрации он носком башмака чертил на полу перед камином невидимые линии. Нижнесаксонских баронов, вступавших на отведённый для чертежей участок, просили отойти, чтоб и Фатио смог добавить от себя несколько невидимых кривых. Наконец тот исхитрился в одном грамматически связном предложении упомянуть Аполлония Пергского, лист Декарта и улитку Паскаля.

Стены зала украшали исключительно жизнерадостные картины, на которых сеятели, жнецы и сборщики колосьев трудились на залитых солнцем полях. На них бросало слабые отблески пламя, пылающее в бронзовых корзинах на головах у голых, чрезвычайно мускулистых бронзовых арапов по углам помещения.

Фатио выразительно взглянул на часы.

– Солнце взошло… э… два часа назад? И на этой широте у нас осталось… э… два часа светлого времени?

– Чуть больше, с вашего позволения. – Лейбниц подмигнул, а может, ему попала в глаз крошка золы. Однако ничего больше было не нужно. Оба повернулись спиной к огню, чтобы запасти хоть немного тепла, и сквозь тьму и чад двинулись к выходу.

Их ослепил яркий голубой свет. Дворцовые галереи, служившие не только переходами, но и своего рода оборонительными рубежами против холода, опоясывали все внешние стены и были снабжены большим количеством окон. Свет низкого зимнего солнца, рикошетя от сугробов, спрятавших мёртвый сад, наполнял коридоры морозным сиянием. Возмущённые слуги закрыли двери, чтобы не выпускать тепло. Лейбниц и Фатио только что не бегом припустили по коридору. Чулки на морозе как будто растворились, и надо было, чтобы икры и колени работали постоянно.

– Есть семейства, о которых все знают лишь понаслышке, – заметил Фатио.

– Они прорастают в щелочках между другими семьями, – признал Лейбниц. – Ганноверцы показались бы вам интереснее.

– Во всяком случае, они невероятно плодовиты, – сказал Фатио. – Зимняя королева метала детей, как икру, а София родила почти всех, кто может прийти на ум.

– София вышла за одного из этих, – произнёс Лейбниц, оборачиваясь.

– И так вы стали её библиотекарем?

– Тайным советником, – уточнил Лейбниц.

– Сударь! Примите мои извинения и поздравления! – Фатио замедлил шаг и потянулся к шляпе, чтобы отвесить поклон, однако Лейбниц ухватил его за локоть и повлёк дальше.

– Пустяки, это случилось совсем недавно. Если коротко, владетель этого замка за время Тридцатилетней войны наделал уйму детей, возможно, потому, что, будучи осаждён датчанами, шведами и ещё бог весть кем, не имел другого занятия. За восемь лет родились четыре брата! Все выжили!

– Беда!

– Вот именно. В пятидесятых годах братцы устроили большой тарарам при европейских дворах, силясь уменьшить неестественный избыток девственниц, скопившийся за время Тридцатилетней войны. Все претендовали на Софию. Один был очень толст и к тому же католик. Один – пьяница-импотент. Один – сифилитик. Младший, Эрнст-Август, как в сказке, оказался хорош всем. София вышла за него.

– Но, мой дорогой доктор, как случилось, что младший получил самую большую долю?

Они обогнули угол замка и заспешили по другой бесконечной галерее.

– В 1665-м пьяница умер. Эрнст-Август и Георг-Вильгельм – сифилитик – предавались грехам молодости за границей. Иоганн-Фредерик…

– Методом исключения – жирный католик?

– Да. Он присвоил себе герцогство и собрал армию, чтобы его оборонять. К тому времени, как весть о перевороте достигла венецианского борделя, в котором обосновались Эрнст-Август и Георг-Вильгельм, это был уже свершившийся факт. Иоганн-Фредерик стал герцогом Ганноверским. Георг-Вильгельм получил герцогство Целльское. Эрнст-Август – даром что протестант – остался епископом Оснабрюкским. Всевозможных бедных родственников сгрузили в Вольфенбюттель – вы их только что видели. Эрнст-Август и София задумали утвердить свои владения на Парнасе, в царстве Разума.

100