Смешенье - Страница 3

– Новый паша – прямиком из Константинополя.

– Гром меня разрази – из-за него-то, и палили все пушки?

– Нового пашу принято встречать полутора тысячами выстрелов.

– Где принято?

– Здесь.

– А здесь – это где?

– Прости, я запамятовал, что ты был не в себе. Город, высящийся вон на той горе, – Несокрушимый бастион ислама, Бич христианского мира, Узда Италии и Гроза Испании, Форпост священной войны, покоривший все моря и сбирающий со всех народов законную дань.

– Враз не выговоришь.

– Англичане называют его Алжир.

– Что ж, в христианском мире я видел, как на целые войны тратилось меньше пороха, чем в Алжире на то, чтобы поздоровкаться с пашой; так что, может быть, твои слова – не пустая похвальба. Кстати, на каком языке мы говорим?

– Его называют «лингва франка» или «сабир». Часть слов в нём из провансальского, испанского или итальянского, часть – из арабского и турецкого. В твоём сабире, Джек, больше французского, в моём – испанского.

– Уж точно ты не испанец!

Собеседник поклонился (правда, шапочку не снял); пейсы, соскользнув с плеч, закачались в воздухе.

– Мойше де ла Крус к вашим услугам.

– Моисей Креста?! Что за имечко такое еврейское?

Мойше, похоже, не находил своё имя особенно комичным.

– История долгая – даже по твоим меркам, Джек. Довольно сказать, что нелегко быть иудеем на Пиренейском полуострове.

– Как ты здесь очутился? – начал Джек, но его перебил рослый турок с «бычьим хером» в руке, который замахал на Джека и Мойше, приказывая им выйти из прибрежной полосы и возвращаться к работе: сиеста была фини, и теперь, когда паша проехал через баб в ситэ, наступило время трабахо.

Трабахо заключалась в том, чтобы отскребать ракушки от ближайшей галеры, вытащенной на берег и перевёрнутой килем кверху. Джек, Мойше и ещё десяток невольников (ибо никуда было не деться от факта, что все они здесь невольники) принялись скоблить днище галеры различными грубыми металлическими орудиями. Турок расхаживал взад-вперёд, помахивая «бычьим хером». Высоко над ними слышалось подобие канонады – это процессия двигалась по улицам города; на счастье, бой барабанов, завывание осадных гобоев и штурмовых фаготов приглушала высокая стена.

– Сдаётся мне, ты и впрямь выздоровел.

– Что бы ни плели тебе алхимики и врачи, французская хворь не лечится. У меня короткое просветление, вот и всё.

– Отнюдь. Некоторые видные арабские и еврейские целители утверждают, что упомянутая хворь выходит из организма полностью и навсегда, если у больного несколько дней кряду держится исключительно высокий жар.

– Не то чтобы я очень хорошо себя чувствовал, но жара у меня нет.

– Однако несколько дней назад ты и ещё несколько человек слегли с сильнейшей suette anglaise.

– Никогда про такую не слыхивал, даром, что сам англичанин.

Мойше де ла Крус пожал плечами, насколько такое возможно, когда сковыриваешь ракушки ржавой зазубренной киркой.

– Здесь она хорошо известна – прошлой весной выкашивала целые селения.

– Может, тамошние жители просто слишком долго слушали местную музыку?

Мойше снова пожал плечами.

– Болезнь вполне реальная – может, не столь страшная, как антонов огонь, носовертица или письма-из-Венеции…

– Отставить!

– Так или иначе, Джек, ты слёг с таким жаром, что другие тутсаки в баньёле две недели жарили кебабы у тебя на лбу. Наконец как-то утром тебя объявили мёртвым, вынесли из баньёла и бросили на телегу. Наш хозяин отправился в казначейство уведомить ходжа-эл-пенджик, чтобы в твоей купчей проставили отметку о смерти, – это необходимо для выплаты страхового возмещения. Однако ходжа-эл-пенджик, памятуя о скором приезде нового паши, желал самолично убедиться в правильности записи; за любые огрехи, выявленные при ревизии, его ждет, по меньшей мере, битьё по пяткам.

– Можно ли из этого сделать вывод, что рабовладельцы часто мухлюют со страховкой?

– На некоторых из них клейма негде ставить, – сообщил Мойше. – Поэтому мне велели сопровождать ходжу-эл-пенджика в баньёл и показать ему твоё тело, а прежде я долгие часы дожидался во дворе, покуда ходжа-эл-пенджик проводил сиесту в тени лаймового дерева. Потом мы отправились в баньёл, но к тому времени тебя уже увезли на янычарское кладбище.

– Куда-куда? Я такой же янычар, как и ты!

– Тс-с-с! Так я и заключил за те несколько лет, что был прикован рядом с тобой и выслушивал твой автобиографический бред. Поначалу рассказы казались невероятными, затем – даже занимательными, но после сотого и тысячного повторения…

– Хватит! Не сомневаюсь, Мойше де ла Крус, что у тебя хватает собственных неприятных качеств, даже если я в отличие от тебя их не помню. Сейчас я хочу знать одно: почему меня приняли за янычара?

– Во-первых, когда тебя взяли в плен, при тебе была янычарская сабля.

– Военный трофей.

– Во-вторых, ты бился с таким ожесточением, что недостаток мастерства остался незамеченным.

– Я намеревался пасть в бою, иначе проявил бы меньше первого и больше второго.

– В-третьих – неестественное состояние твоего члена сочли знаком строгого воздержания.

– Вынужденного!

– И заключили, что ты сам себя укоротил.

– Ха! Всё было совсем не так…

– Стоп! – Мойше схватился за голову.

– Я забыл, что ты всё слышал.

– В-четвертых: у тебя на руке выжжена арабская цифра 7.

– Я тебе скажу, что это буква V и означает она «вагабонд».

– Сбоку похожа на семёрку.

– И почему это делает из меня янычара?

– Когда новобранец принимает присягу и становится ёни-ёл-даш – это низший чин, – у него на руке выжигают номер казармы, чтобы знать, к какой сеффаре он принадлежит и какой баш-ёлдаш за него отвечает.