Смешенье - Страница 72

– За каким дьяволом мне их снимать? – огрызнулся Джек.

Подошла шлюпка. Джек и раис спустились в неё. Даппа отправился с ними в качестве переводчика – все решили, что Джеку не стоит обнаруживать знание языка французских бродяг. Шлюпка доставила их вовсе не на «Метеор», но в ту часть гавани, где у длинного каменного пирса стояло не менее десятка французских боевых галер. Два босоногих французских моряка привязали шлюпку к концу пирса. Шёл отлив, так что аль-Гурабу, Джеку и Даппе пришлось выбираться на раскалённый пирс по веревочной лестнице. Здесь их встретил тот же молодой офицер, что утром доставил письмо, – горбоносый, с неправильным прикусом. Он небрежно поклонился. Адъютант представил их офицеру и назвал его имя: Пьер де Жонзак.

– Передай мсье де Жонзаку, что у него невероятно маленькие ноздри, – сказал Джек на самом вульгарном сабире, какой только мог изобразить. – Должно быть, это помогает ему в общении с господином.

– Ага янычар приветствует тебя как воин воина, – неопределённо перевёл Даппа.

– Вырази ему мою радость по поводу того, что он самолично взял на себя ответственность за доставку нас и нашего груза в Каир, – сказал раис.

Даппа перевёл. Лицо Пьера де Жонзака напряглось. Зрачки расширились, а ноздри в то же время сузились, как если бы их связывала верёвочка.

– Он слабо понимает и сильно злится, – уголком рта проговорил Даппа.

– Если мы не выберем хороших гребцов, то отстанем от конвоя. Голландским или калабрийским пиратам достанется груз… – начал турок.

– …о природе которого мы знать не знаем, – подхватил Джек.

– …но которым герцог почему-то очень дорожит, – закончил Даппа, догадываясь, к чему клонит раис. Когда он перевел это на французский, Пьер де Жонзак сморгнул. На мгновение лицо у него стало такое, как будто сейчас он прикажет их выпороть.

Тем не менее офицер повернулся на каблуках и повёл их вдоль пирса. Корпуса французских галер – низкие, как шлёпанцы, и узкие, как ножи, – были не видны с пирса, но на каждой, помимо двух мачт, имелись высокие бак и ют, чтобы поднять пушки и вооружённую команду как можно выше над неприятелем. Надстройки эти, украшенные, позолоченные и расписанные в лучшем барочном духе, словно висели в воздухе, покачиваясь на волнах. Зрелище казалось на удивление мирным, пока все не подошли вместе с де Жонзаком к краю пирса и не заглянули в одну из галер: зловонную канаву, заполненную сотней голых людей, скованных по пятеро за щиколотки и запястья. Многие дремали, но как только наверху показались лица, не спящие принялись выкрикивать оскорбления и разбудили остальных. Теперь кричали все:

– Эй, чурек! Спускайся и садись на моё место!

– У тебя классная задница, черномазый! Нагнись-ка и покажи её нам как следует!

– Куда изволите сегодня грести?

– Возьмите меня! Мои соседи храпят!

– Возьмите его! Он слишком много молится!

И так далее. Все орали, звенели цепями и топали ногами, так что корпус галеры гудел, словно барабан.

– Je vous en prie! – сказал Пьер де Жонзак, указывая рукой.

Очевидно, предполагалось, что они возьмут по несколько гребцов с каждой галеры. Вскоре определился и ритуал: они перебирались по сходням с пирса на ют и вступали в переговоры с капитаном, который любезно предлагал заранее отобранных каторжников – всякий раз последних чахоточных доходяг. Наср аль-Гураб тыкал их в грудь, осматривал зубы, щупал колени и презрительно фыркал, после чего начинался торг. Используя Даппу в качестве переводчика, аль-Гураб вынужден был отвергать каторжников по одному, начиная с самых жалких, и те отправлялись в орущую бучу прикованных к скамьям бродяг, контрабандистов, карманников, дезертиров, душителей, военнопленных и гугенотов. Дальше требовалось подобрать замену, что влекло за собой новый торг, а также ненавидящие взгляды, словесные оскорбления, блеф и всевозможные проволочки со стороны унтер-офицеров, не говоря уж о бесконечном снятии и надевании цепей. Шлюпка могла доставить на галиот не больше десяти каторжников за раз, следовательно, предстояло сделать пять рейсов.

Аль-Гураб надеялся вымотать французов своей неторопливостью, но вскоре стало ясно, что время на стороне капитанов, которые прохлаждались в каютах, и Пьера де Жонзака, попивавшего шампанское под огромным зонтом от солнца, покуда Джек, Даппа и аль-Гураб вдыхали вонь и слушали нескончаемую брань галерников. Они набрали примерно две шлюпки относительно хороших гребцов, после чего вконец одурели и теперь мечтали об одном: покончить с этим делом, сохранив хоть какую-то видимость достоинства. Много каторжников провёл в тот день Джек между скамьями. Иных приходилось тащить через всё стопятидесятифутовое судно. Каждый остающийся считал своим долгом что-нибудь крикнуть уводимому:

– Надеюсь, басурмане будут дрючить тебя так же часто, как ты ныл про жену и детей в Тулузе!

– Черкни из Алжира письмецо, говорят, там погода хорошая!

– Прощай, Жан-Батист, да пребудет с тобой Бог!

– Не позволяй корсарам нас таранить, я против них ничего не имею!

Оставалось набрать последний десяток гребцов, когда Джека, стоявшего в проходе галеры (раис тем временем пререкался с унтер-офицерами), на мгновение ослепила яркая вспышка света. Он сморгнул. Вспышка погасла и тут же снова ударила ему в глаза – яркая, как от солнца, но бьющая откуда-то из галеры. На третий раз он загородился ладонью, сощурился и увидел, что свет бьёт с середины скамьи правого борта, ближе к носу. Джек двинулся туда под гомон каторжников, которые увидели солнечный зайчик на его лице и теперь, хохоча, молотили кулаками по скамьям.