Смешенье - Страница 96

– И вы сразу поняли, что это шифровки, – подхватила Элиза, которая много времени провела с натурфилософами и видела, когда один из них начинает развивать гипотезу. – Я восхищаюсь вашей проницательностью. Однако зачем вы рассказываете всё это мне?

Россиньоль вместо ответа посмотрел на де Жекса, из чего Элиза заключила, что дело щепетильное. Де Жексу, любимцу госпожи де Ментенон, дозволялось говорить с грубой прямотой, необычной в обществе, где за оскорбления обычно вызывают на дуэль.

– Все мы, кто любит и чтит семейство де Лавардаков, – сказал иезуит, – чрезвычайно встревожены, что герцог д'Аркашон, действуя из благородных побуждений и проявляя при этом редкое упорство и силу духа, допустил ошибку. Мы хотим ему помочь. Лучше исправить её, пока последствия не распространились дальше. Мы сочли, что вернее будет обратиться к вам, мадемуазель, нежели к герцогине д'Аркашон или к Этьенну.

– Хорошо. Ошибка как-то связана с алхимией?

Кратчайшая пауза.

– Да, мадемуазель. Господин герцог участвовал в пиратском нападении, что, как вы знаете, на войне допустимо и почётно. Тем не менее, вынужден с горечью сообщить, что его ввели в заблуждение люди либо злонамеренные, либо невежественные. Господин герцог полагал, что груз будет состоять из серебряных чушек. На самом деле это золото. Причем обладающее чудесными – даже божественными – свойствами.

– Ясно, – сказала Элиза. – И нет надобности добавлять, что эзотерическое братство питает к нему собственнический интерес?

– Я предпочёл бы слово «охранительный». Этим золотом дозволено владеть не каждому. В дурных руках оно может послужить дьяволу.

– Хм. И у Лотара фон Хакльгебера оно будет в дурных руках?

– Нет, мадемуазель. Лотар – человек непростой, однако известно, где он живёт, и с ним можно вести переговоры. Кучка бродяг в Средиземном море – вот это дурные руки.

– Что ж, не тревожьтесь понапрасну, отец Эдуард. Золото, которое вам нужно, господин герцог должен был привезти с собой. В таком случае оно сейчас в Лионе, у некоего банкира, видящего в нем только металл. Я охотно назову вам имя. Он не интересуется сверхъестественными материями и с радостью обменяет чудесное золото на земное того же или большего веса.

– Мы будем у вас в долгу.

– Можете считать долг погашенным, если скажете мне одну вещь.

– Говорите, мадемуазель.

– В Бастилию отправляют государственных преступников. Почему туда бросили Исфахнянов?

– Поскольку их считали соучастниками того, что случилось здесь в 1685 году.

– И – поскольку я единственная во Франции не знаю – что всё-таки случилось здесь в 1685 году?

– Вы могли слышать от слуг или других лиц низкого звания о человеке, которого называют Эммердёр. Прошу прощения, мадемуазель! Само слово так вульгарно, что его едва ли можно произносить вслух.

– Я о нём слышала, – проговорила Элиза, хотя в ушах собственный голос почти заглушило тук-тук-тук сердца. – И даже о том, что однажды он без приглашения заявился на пышный приём и учинил кровавый дебош.

– Это было здесь.

– Здесь?!

– Да. Он отсёк Этьенну руку и разгромил бальную залу.

– Как может один бродяга в окружении множества вооружённых дворян разгромить герцогскую бальную залу?

– Не важно. Что ещё хуже, всё произошло на глазах у короля. Ужасная неловкость.

– Могу себе представить.

– Так называемый король бродяг сбежал. Однако начальник королевской полиции установил, что он проживал неподалёку отсюда, на чердаке над квартирой Исфахнянов, и у них были какие-то общие дела. А поскольку главный виновник безобразий исчез, возмездие пало на Исфахнянов. Их бросили в Бастилию. Они разорились, многие утратили здоровье. Те, что выжили, нищенствуют.

За окном раздался цокот множества копыт и скрежет железных ободьев по булыжной мостовой. Все повернулись к окну и увидели, что во двор въезжает карета герцога д'Аркашона – огромная белая раковина, рождающаяся из пены прилива. Её волокла шестёрка измученных разномастных лошадей. Карета прогрохотала под окном и остановилась у входа в большую залу.

Однако шум не затих, а стал вдвое, вчетверо громче, когда в открытые ворота въехала сперва швейцарская стража, затем эскадрон офицеров и, наконец, золочёный экипаж Людовика XIV, озаривший двор подобно колеснице Аполлона.

Этьенн, где бы он ни был (надо полагать, у дверей в большую залу), мог, наконец, вздохнуть с облегчением. Все одолевавшие его заботы разом отошли в прошлое. Отец вернулся. Не будет больше неприятных расспросов, где верховный адмирал пропадает в трудное для страны время. Что почти так же важно, виновник торжества явился, и гости пришли не зря. А главное, король прибыл, и к тому же не раньше хозяина.

На Элизу, напротив, свалилось разом столько волнений, что недолго было бы потерять им счёт. Проталкиваясь через толпу слуг и придворных, она оставила Россиньоля и де Жекса далеко позади.

Проклятый флакончик! Дура! Дура! После того, что сказал д'Аво, ядом даже нельзя воспользоваться! Он хуже, чем бесполезен. Только сейчас Элиза поняла, что должна будет постоянно носить его под одеждой. Нельзя спрятать улику в ящике комода, где её случайно или нарочно найдут. Флакончик лежал в поясе всего несколько часов, а Элиза бы уже охотно променяла его на горящую головню. Он жёг кожу, и у неё появилась нервная привычка поминутно охлопывать рукою пояс. И за эту обузу она предала себя во власть герцогини д'Уайонна!

Однако беспокойство из-за яда не шло сравнение с тревогой, в которую повергли Элизу слова де Жекса о подвигах Джека Шафто в этом доме – да что там, в этом самом помещении (ибо она уже вошла в бальную залу) несколько лет назад.