Смешенье - Страница 127

127

С помощью Элизы монетчики к 16:23 восстановили платёжный баланс лондонского представительства Лотара. Миску с торжеством водрузили перед «синьором Полишинелем», который брезгливо придвинул её «Пьеру Дюбуа». Было ровно 16:27. Актёры, зрители и слуги разразились аплодисментами. Не хлопал только шевалье д'Эрки. Он остался с миской теста, и шестилетние близнецы-пираты, не успевшие наиграться по ходу пьесы, принялись со всей силы рубить ему ахилловы сухожилия.

– Со всей серьёзностью, Меркурий, – пожаловался д'Эрки, – как доставить монеты из Лондона на фронт? Ибо если верна хотя бы половина того, что говорят про Англию, она кишит бродягами и разбойниками всех мастей.

– Не тревожьтесь, – сказала Элиза. – Если выждать несколько дней, фронт сам придёт к вам. Ирландские и французские солдаты стройными колоннами явятся к вам на Стрэнд за жалованьем!

Грянули патриотические возгласы и аплодисменты. На «сцену» из «зала» вылетели несколько бутоньерок.

– Если мне позволено ещё раз изобразить неотёсанного банкира, – вмешался Этьенн, который оставил свой пост в «Лионе», чтобы наблюдать за развязкой, – чего ради английский Монетный двор станет чеканить деньги для финансирования иноземного вторжения в Англию?

Все ахнули. Этьенн смутился и принялся формулировать очень долгие и пространные извинения, но Элиза не дала ему договорить.

– Вы не знаете Англию! – воскликнула она. – А я знаю, ибо я – Меркурий. В Англии есть партии. Сейчас у власти тори. Не секрет, что они ненавидят узурпатора и хотели бы его свергнуть. Наши военные планы во многом основаны на допущении, что английский военный флот пропустит французские корабли через Ла-Манш, а простой народ и большая часть армии охотно сбросят голландское иго и с распростёртыми объятиями встретят наших солдат. Если принять все эти допущения, нетрудно поверить, что тори, заправляющие на Монетном дворе, отчеканят немного денег для дома Хакльгебера…

– Или для того банкирского дома, к которому мы решим обратиться.

– …не задавая лишних вопросов о том, кому эти деньги предназначаются.

– Да. Теперь я вижу всё ясно, как на картине, – проговорил Этьенн. Гости в подавляющем большинстве приняли отрешённый вид, словно созерцают ту же картину, что предстала мысленным очам герцога д'Аркашона.

За двумя исключениями: «Самюэль Бернар», не желая расставаться с ролью прижимистого еврея, снискавшей ему такой успех, носился по Малому салону между «Парижем» и «Лионом», потрясая кием и вопрошая, когда же он получит тесто, о котором столь убедительно говорил господин граф де Поншартрен; а «Кастан», его партнёр по бильярду, финансам, а теперь ещё и выпивке (ибо они завладели графином с чем-то бурым), громко высказывался в том же ключе.

– Из-за чего они так? – полюбопытствовал Этьенн.

– Не волнуйтесь, «банкир Лотар», – сказала Элиза, – вы своё получите.

Этьенн нахмурился.

– Верно… я и забыл! Я не видел никакого теста! Из-за этого они так взволнованы?

Поншартрен переглянулся с Элизой и вставил:

– Они только что узнали о риске потери ликвидности.

– Какое ужасное слово!

– Не тревожьтесь, господин герцог. Это фантом. У нас во Франции такого не бывает.

– Как замечательно, – сказал герцог д'Аркашон. – Мне, на них глядя, стало как-то не по себе – а я ведь даже не банкир.

Элиза – Лотару фон Хакльгеберу.

12 апреля 1692 г.

Майн герр,

Гордыня – порок, которому женщины подвержены не менее мужчин, а я, возможно, более других женщин. Подобно другим порокам, она стремится занять в человеческой груди как можно больше места, потеснив оттуда добродетели.

Когда восемнадцать месяцев назад я вбежала в спальню маленького Иоганна и увидела его колыбельку пустой, в моей душе разгорелась война. С одной стороны добродетель любви – естественной любви матери к своему дитяти, с другой – порок уязвлённой гордости. Меня не просто растоптали, но растоптали в то время, когда я развлекалась на светском рауте вместо того, чтобы исполнять материнский долг. Таким образом, гордость подогревалась стыдом; их совместные легионы пронеслись по полю боя, сметая силы любви. Всё, что я с тех пор предпринимала в отношении сына, было продиктовано гордостью. Увещевания любви, если и долетали до моих ушей, пропадали втуне.

Однако душевная жизнь так же подвержена приливам и отливам. Теперь у меня новый младенец. Гордыня, как я убедилась, лучше умеет захватывать территории, нежели их удерживать. Любовь мало-помалу отвоёвывает утраченное и распространяется далее. Письмо это можно считать капитуляцией гордости и победой любви. Осталось лишь согласовать условия.

Разумеется, Вы уже их поставили, изложили с достойной восхищения ясностью в записке, оставленной в Иоганновой колыбели. Вы хотите вернуть золото, захваченное неподалёку от Бонанцы в августе 1690 г. шайкой пиратов под предводительством Джека Шафто. Вы вообразили, будто я как-то с этим связана и знаю, где найти Джека.

На самом деле я непричастна к похищению и не знаю, где он. Однако это ответ, продиктованный гордостью; он не поможет мне снова увидеть сына. Любовь требует дать Вам, сударь, всё, что Вы хотите, утешить Ваш гнев, уврачевать Ваши раны, как бы ни унизительно это было для Вашей смиренной слуги.

Итак, хотя я не могу вернуть Вам золото и не знаю, где Джек, я не стану больше протестовать, но сделаю всё, что в моих силах, дабы возместить Вашу потерю.

Что до местопребывания Джека Шафто, оно никому не известно, однако отец Эдуард де Жекс и мсье Бонавантюр Россиньоль придумали, как его выследить. Один из членов пиратской шайки время от времени пишет родным во Францию. Письма эти перехватывает и читает мсье Россиньоль, который, впрочем, пока не сумел извлечь из них весь смысл, поскольку они написаны неведомым шифром. Сняв с писем копию, он пересылает их адресату.

127