– Бросьте! Если бы мы хотели обделить Врежа, мы бы спрятали концы. Его просто поддразнивали. Мы не воры.
– Так где же Соломоново золото?
– Обернитесь, – сказал Джек.
Де Жекс наконец обернулся. В гавани под замком теснились французские корабли, по большей части на якорях; те немногие, что могли прямо сейчас выйти в море, лихорадочно ставили паруса. Матросы выбегали на палубу, как муравьи из разворошенного муравейника. Де Жекс не мог понять почему, пока не увидел, что все подзорные трубы устремлены на «Минерву», которую отделяло от французской эскадры уже несколько миль. Ван Крюйк – отдававший приказы с койки, принайтовленной на юте, – взял курс, при котором лишенная балласта «Минерва» до опасного накренилась под ветром, но не перевернулась, а словно скользила по поверхности волн. Корабль, который не чистили с Веракруса, должен был бы обрасти ракушками, но «Минерва» скользила так, будто её только что отчистили и покрасили. Лишь когда она немного сменила курс и солнце блеснуло на корпусе, де Жекс угадал причину: весь корабль ниже ватерлинии, от носа до кормы, был обшит листовым золотом.
Сейчас была видна лишь узкая полоска обшивки, но она сверкала на весь залив, как солнце в дверную щель. Все это видели, и несколько французских фрегатов устремились в безнадёжную погоню. Однако большая часть эскадры осталась на якорях, и матросы, прильнув к бортам, с восхищением смотрели на удаляющуюся «Минерву». Джек знал, о чём они думают. Их не заботила стоимость золота и уж тем более не волновали бредни про сокровища Соломона. Они думали: «Будь я матросом на этом корабле, мне бы никогда не пришлось отскребать ракушки».
Джек удивлялся, что де Жекс так быстро отпустил «Минерву» после того, как десять лет выслеживал золото, совершил кругосветное путешествие, пережил гибель галеона, предал себя на пытки и всё прочее. На следующий день он понял, почему иезуит торопился избавиться от «Минервы» и большей части французской эскадры. На южном горизонте возникли паруса; корабль, аккуратно обогнув Молот Голландца, вошёл в гавань и бросил якорь под Йглмским замком. Джек узнал бы эту яхту за мили – он видел её в Александрии, продырявленную, без мачт. С тех пор её изрядно подновили корабельные мастера, получающие – судя по работе – изрядные деньги.
Джека отвели в каземат задолго до того, как с яхты его смогли бы разглядеть в подзорную трубу, – ещё одна подсказка. Некоторое время спустя подозрение окончательно утвердили отголоски женского и детского смеха, различимые, если приложить ухо к щели под дверью. То была не военно-морская экспедиция, а увеселительная прогулка с заходом на Йглм в те волшебные две недели августа-сентября, когда буранов здесь почти не бывает. Холодное ядро, которое Джек таскал с собою последние полмесяца, словно вросло в грудь, заняв место вырванного сердца. Де Жекс почему-то оттягивал пытки, и Джек всё силился угадать, какие же изощрённые муки ему готовят. Однако он и не подозревал, что будет так плохо! Он уже видел, чем всё кончится: его приволокут, голого, в цепях и поставят перед Элизой, а де Жекс расскажет уморительную историю о том, как Джек дважды владел всеми сокровищами мира и дважды их потерял.
Через несколько часов после прибытия «Метеора», когда ароматы французской готовки наполнили весь замок, в каземат вошли дюжие бретонцы и поволокли Джека в ту часть дворца, которая, насколько он понимал, примыкала к спальне. Окон здесь не было: освещённый факелами коридор соединял помещения, до которых при последнем переустройстве так и не дошли руки. Комнаты и закутки выглядели почти такими же, какими оставили их боевые дружины викингов, сарацинов или шотландцев. Тот там, то тут Джек видел заднюю сторону стены: дранку, алебастр, штукатурку. Кое-где были свалены бочонки и ящики. В одном месте коридор расширялся, и к стене была прислонена чугунная решётка; выкованная кузнецами тысячу лет назад, выломанная и отброшенная во время каких-то бурных событий, она теперь бесполезно собирала пыль и паутину в пустом коридоре. Бретонцы распластали Джека на решётке и привязали верёвками. Тут-то и стало очевидно, что они моряки. Когда Джек открыл рот, чтобы отпустить какое-то замечание по этому поводу, ему быстренько затолкали туда кляп, примотали челюсть к голове, а голову – к решётке. Привязали даже пальцы, в чём Джек усмотрел некоторое излишество, разве что они боялись, как бы он не стал с кем-нибудь перестукиваться. Покончив с работой, бретонцы протащили Джека вместе с решёткой ещё несколько шагов по коридору за сырую, плесневелую портьеру, и он на мгновение ослеп от яркого света. Когда глаза привыкли, он сперва подумал, что попал в спальню, где провёл первую неделю. Потом стало ясно, что спальня видна через стекло – те самые зеркала в дальней стене. Отсюда Джек видел всё помещение: он стоял в изголовье увенчанной балдахином кровати на расстоянии вытянутой руки от подушек, на которые хозяин или хозяйка опочивальни клали бы голову.
– Этот архитектурный стиль оказался как нельзя кстати, – произнёс кто-то по-французски.
Джек подпрыгнул бы, не будь он привязан; поскольку бретонцы ушли, а никого другого рядом вроде бы не было. Двигать можно было только глазами; скосив их изо всех сил, он различил движение в дальнем конце потайной комнаты.
На середину вышел человек в парике – белом, пудреном и до того нелепом, что это могла быть только последняя парижская мода. Что-то у него было не так с рукой, но в остальном посетитель выглядел превосходно и (насколько Джек мог различить за вонью грязного кляпа) весь благоухал.