Смешенье - Страница 69

– Неумолимое течение невольничьего рынка прибило меня к Алжиру. Хозяин узнал, что я умею не только грести, и посадил меня счетоводом на базаре, где корсары продают и обменивают награбленное. Позапрошлой зимой я познакомился с Мойше, когда тот расспрашивал о рынке фьючерсов на выкуп невольников. Мы много беседовали, и передо мной начали вырисовываться очертания его плана…

– Он рассказал тебе про Иеронимо и вице-короля?

– Нет, о них я узнал в ту же ночь, что и ты.

– Так как же ты говоришь, что начал понимать его план?

– Я понял основной принцип: что кучка невольников, поодиночке имеющих минимальную рыночную цену, может заметно подорожать при разумном объединении в коллектив… – Вреж покачался на пятках и скривился, щурясь от солнца. – На вашем ублюдочном сабире трудно подобрать слова, но план Мойше состоял в том, чтобы синергетически организовать добавленную стоимость различных конкурентоспособных характеристик в виртуальную общность, чьё целое больше суммы составных частей…

Джек непонимающе таращил глаза.

– По-армянски выходило куда лучше, – вздохнул Вреж.

– Как же ты оказался на самом дне невольничьего рынка? – спросил Джек. – Знаю, что твоя семья не самая богатая, но мне казалось, она заплатит сколько угодно, чтобы выкупить тебя из Алжира.

Лицо Врежа застыло, как будто он узрел Медузу-Горгону на высоком берегу Мальты. Джек понял, что по армянским меркам вопрос бестактный.

– Ладно, – сказал он. – Ты прав, не важно, почему родные не могут или не хотят тебя выкупить. – И, поскольку Вреж всё равно молчал, добавил: – Больше не буду спрашивать.

– Спасибо. – Вреж выдавил это слово, как будто горло ему стискивала гаррота.

– И всё равно удивительно, что мы оказались за одним веслом, – продолжал Джек.

– Зимой Алжир кишит несчастными галерниками, мечтающими измыслить путь к свободе. – Голос Врежа по-прежнему звучал сдавленно, однако бешенство, или горе, или что там на него накатило, постепенно шло на убыль. – Поначалу я счёл Мойше одним из таких прожектёров. Однако по мере наших бесед я понял, что он человек умный, и решил связать с ним свою судьбу. Когда же я узнал, что у Мойше есть сосед по скамье, Джек Шафто, то увидел в этом знак Божий. Ведь я твой должник, Джек.

– Ты?!

– С тех самых пор, как ты бежал из Парижа. В ту ночь все мы в моей семье стали твоими должниками. Если надо, мы отправимся на край света и продадим душу, чтобы расплатиться.

– Не может быть, чтобы ты говорил про те треклятые перья!

– Ты доверил их нам, Джек, и назначил нас своими комиссионерами.

– Да они не стоили ломаного гроша. Пожалуйста, не думай, будто ты мне чем-то обязан.

– Это вопрос принципа, – упорствовал Вреж. – Посему я составил собственный план, не менее сложный, чем план Мойше, пусть и не столь занимательный. Не буду утомлять тебя подробностями, скажу лишь, что меня продали на твою галеру, Джек, и сковали с тобою одной цепью – хотя стальные узы ничто в сравнении с узами долга и обязательств, связавшими нас в Париже в 1685 году.

– Очень любезно с твоей стороны, – отвечал Джек. – А теперь слушай. Я не люблю оставаться в долгу, но знать, что кто-то считает себя моим должником, – ещё хуже. Так что как доберёмся до Каира, я соглашусь принять несколько лишних фунтов кофе или чего ещё в качестве платы за страусовые перья, и мы сможем идти каждый своей дорогой.

Пройдя со штормовым ветром Гибралтарский пролив, они несколько дней пережидали непогоду в Альборанском море, предбаннике Средиземного. Когда буря утихла, двинулись к юго-востоку, держа курс на вершины Атласских гор, пока не вышли к берберийскому побережью возле корсарского порта Мостаганем. Там не остановились – отчасти потому, что не было якорей, отчасти, видимо, потому, что Наср аль-Гураб получил строгий наказ не общаться с внешним миром, пока они не достигнут цели. Довольно скоро из укромной бухточки выскользнула бригантина и подошла к галиоту, держась, правда, на расстоянии выстрела из лука. Некоторое время капитаны перекликались по-турецки, потом два корсара и Даппа сели в ялик и забрали с бригантины пресную воду и другие припасы. После этого бригантина сопровождала их до самого Алжира. Двигались медленно, поскольку за вёсла почти не брались – никто не хотел, большинство и не могло, а раис не настаивал.

В Алжире почти всех обычных гребцов перевезли в Пеньон, испанскую крепость на острове, и заперли там, чтобы не разболтали об увиденном. Из крепости доставили деревянные ящики, куда сообщники упаковали слитки, переложив их соломой, чтобы не звякали. Только после того, как ящики надёжно заколотили, на борт впустили свежих – и ничего не ведающих – гребцов.

Ещё им привезли новый барабан. В день после избавления от испанцев и шторма Джек Шафто торжественно выбросил старый за борт. Это был большой полубочонок, обтянутый сверху коровьей шкурой, с шерстью, кроме тех мест, где она вытерлась от ударов. Пегая буро-белая, она напоминала неподписанную карту. Барабан упорно плыл рядом с галиотом, пока Джек не оттолкнул его веслом. Тем временем Иеронимо ознаменовал победу по-своему: оглядев полумёртвых гребцов и залитые кровью скамьи, он провозгласил: «Мы все отныне кровные братья». Джек, со своей стороны, видел кучу серьёзных изъянов в идее породниться с Иеронимо, однако оставил свои соображения при себе, чтобы не портить праздник. Иеронимо включил в число новообретённых братьев всех галерников, а не только десятерых заединщиков, и пообещал выкупить их за счёт своей доли. Те, кто понимал, о чём речь, только закатывали глаза. День ото дня посулы Иеронимо росли как грибы после дождя. В конце концов он договорился до того, что надо построить или купить трёхмачтовый корабль и с командой освобождённых рабов отправиться на поиски неоткрытых земель. Правда, по мере приближения к Алжиру кабальеро всё больше впадал в тоску и вскоре вновь начал предрекать кровавую баню в Египте или даже у Мальты.